Клаус Шарф - Екатерина II, Германия и немцы
Однако императрица интерпретировала летописные рассказы о призвании новгородскими словенами Рюрика на правление иначе, чем Татищев. Если он, подробно анализируя различные толкования, склонялся, наконец, к тому, что варяги были финляндскими норманнами «из-за моря»[734], то у Екатерины в начале 1780-х годов не было сомнений в славянском происхождении варягов и в законности притязаний на власть Рюрика и его братьев, являвшихся якобы внуками легендарного славянского князя Гостомысла. Такая интерпретация позволяла выдвинуть сразу несколько аргументов в пользу прав Рюриковичей на великокняжеский престол:
Будучи русскими славянского происхождения, они властвовали над равными себе. А поскольку правители и народ были одного и того же происхождения, не могло быть и речи об иноземном господстве, тем более шведском.
Рюрик и его братья обладали княжескими правами как наследники, и только внутренние беспорядки воспрепятствовали их мирному приходу к власти.
В народе сначала должно было зародиться желание мира и порядка, прежде чем он единодушно выразил свою политическую волю – призвал правителей из чужой земли править им.
Власть чужого властителя пошла на благо народа[735].
Разоблачая те или иные легенды, найденные ею в источниках, как болтовню непросвещенных монахов, Екатерина не сочла басней предание о призвании варягов из древнейшей русской летописи. Она подхватила и обработала ее, скомбинировав «славянофильскую» интерпретацию, основы которой были заложены Ломоносовым, с традиционными династическими притязаниями, с одной стороны, и с модерным учением об общественном договоре – с другой. Она вновь сменила жанр, чтобы наиболее эффективно и широко представить свою точку зрения: в 1786 году императрица посвятила Рюрику пьесу, написанную, как она полагала, согласно драматургической концепции Шекспира, с которым Екатерина как раз познакомилась в немецком переводе, выполненном Иоганном Иоахимом Эшенбургом – брауншвейгским профессором литературы и другом Лессинга[736].
Следуя не столько самим древнерусским летописям, сколько Татищеву, Екатерина превратила описания киевских великих князей Владимира Святого и Ярослава Мудрого в откровенную апологию просвещенного княжеского правления: их военные успехи заложили основы авторитета Руси на Западе и на Востоке; управляя мудро, милосердно и справедливо, они имели великолепные дворы, строили города и «народныя здания многия», привлекали в Россию иностранных ученых, художников и воинов[737]. Владимир, сообщала императрица Гримму о своих изысканиях еще во время написания Записок, – «государь» (un seigneur), который был «не так-то прост»[738]. «Государь (senior Ruzorum) Руси, великий державой (regnum) и богатствами» – так назвал Владимира саксонский епископ-миссионер Бруно Кверфуртский не позднее 1008 года в послании императору Генриху II, описывая свою поездку в Киевскую Русь[739]. Однако Татищев, хотя и знал о путешествии Бруно[740], не был знаком с этим источником, поэтому Екатерина в своей интерпретации фигуры Владимира либо опиралась на другой источник, либо случайно выбрала для него тот же самый титул, что и Бруно задолго до нее. Чтобы растолковать Гримму, сколь высок был престиж первого христианского великого князя и его государства, она подробно изобразила высокий ранг, который тот занимал в «семье королей» Европы рубежа тысячелетий: он был дедом королевы Франции, шурином императора Оттона II, зятем «Романа, императора Константинопольского»; одна из его дочерей стала женой короля Венгрии Стефана, а другая – женой чешского короля[741]. Все эти сведения восходят к Татищеву, который указывал, что большинство из них он получил из вторых и третьих рук[742]. Современная наука безоговорочно признает факты женитьбы Владимира после принятия им христианства в 988 году на дочери восточноримского императора Романа II Анне[743] и брака его внучки Анны с королем Франции Генрихом I в 1051 году[744]. Однако ввиду того, что Теофана, супруга Оттона II, не была ни сестрой императорской дочери Анны, ни вообще «багрянородной» принцессой[745], император-саксонец и киевский великий князь вовсе не могут считаться шуринами, и, несмотря на тесные политические связи Владимира с королем Венгрии Стефаном и королем Чехии Удальрихом (Олдржихом), сведения о женитьбе обоих королей на русских принцессах не подтверждаются.
Вопрос о том, насколько большой вклад внес в свое время Татищев в изучение русского Средневековья, сегодня остается предметом ученых споров. Более определенно, однако, можно говорить о его, а вслед за ним и о екатерининском подходе к интерпретации средневековой истории. Так, в приведенном отрывке из письма Гримму императрица вскользь представила средневековую «семью королей» XI века во главе с императорами Рима – как первого, так и второго, – актуализировав их очередность. Иронически предоставив первое место связям Рюриковичей с королевским домом Капетингов в одном из писем к своему парижскому корреспонденту, она определенно бросала очередной камень в огород французских интерпретаторов российской истории, которым она приписывала враждебную надменность по отношению к России. Если для христианской Руси в домонгольский период Восточно-Римская империя возглавляла иерархию европейских государств, то в своем списке Екатерина первым разместила римско-немецкого императора, наследниками которого стали Габсбурги, и только за ним – «императора Константинополя», чей последний потомок не сумел защитить от врагов даже своего собственного достоинства, не говоря уже о целом христианском мире. Российско-австрийскому союзу, сложившемуся в 80-е годы XVIII века, она посвятила еще и апокрифическое предание о браке двух дочерей Владимира с королями Венгрии и Чехии. В то же время она умолчала о других, более достоверных сообщениях древнейших летописей о супружеских связях с иностранцами, поскольку, с ее точки зрения, они не прибавляли престижа киевскому князю в Европе XVIII века: согласно летописям, до своего крещения и женитьбы на византийской принцессе святой Владимир – когда одновременно, а когда поочередно – был женат на варяжской женщине, греческой монахине, болгарке и чешке; две его дочери вышли замуж за польских королей, а его самый значимый для истории сын – Ярослав – взял в жены шведку[746].
Далее, Екатерину интересовали все свидетельства, способные легитимировать российские завоевания XVIII века как воссоединение исконных территорий. Из трудов лифляндского историка Христиана Кельха через Татищева в ее сочинения попали сведения о том, что в Лифляндии Ярослав подчинил себе «непослушников» и приказал собирать дань со всех эстляндских и лифляндских земель, принося ее в основанный им город Юрьев, и граница его владений «простиралась до Мемеля». Затем, около 1200 года, лифляндцы якобы призвали на помощь против наступающего Тевтонского ордена русских, давших рыцарям бои с переменным «щастьем»[747]. Используя этот «язык» и ссылаясь на источники, императрица сообщала Гримму в 1795 году, что посредством разделов присоединила не «Польшу», а древнерусские территории Великого княжества Литовского, населенные православными[748].
Свои извлечения из древнерусских летописей Екатерина дополняла синхронными генеалогическими таблицами иностранных княжеских домов. Так, Людовик Немецкий и Карл Лысый фигурировали в них как современники Рюрика, правление киевских князей Игоря и Святослава датировалось периодом между правлениями Карла III и Оттона I в Западной империи. А вскоре после первых упоминаний в X столетии немецких герцогств, идентифицировавшихся с будущими курфюршествами Богемией, Саксонией, Баварией, Пфальцем и Бранденбургом, в екатерининской истории Священной Римской империи появляются и асканцы, бывшие графами Ангальтскими еще до начала 2-го тысячелетия – за двести лет до их первого упоминания в средневековых источниках[749]. В этих экскурсах она не могла опираться на Татищева. Пока неизвестно, какие именно документы послужили ей отправной точкой, однако преобладающая тенденция позволяет сказать, по крайней мере, к какому жанру относились эти неизвестные нам источники. В ангальтской историографии конца XVII века традиция создания анналов сменилась историей династии и государства – в тот момент, когда княжеский дом вознамерился подвести основание под свои наследные права на герцогство Саксония-Лауенбург[750]. Иоганн Кристоф Бекманн, профессор университета Франкфурта-на-Одере, сам родом из Цербста, по поручению и при поддержке ангальтского дома во главе с князем Виктором Амадеем Бернбургским в 1693 году приступил к созданию монументального труда, результатом которого осталась недовольна лишь часть ангальтского дома, правившая Кетеном. Позднее кетенский герцог распорядился дополнить основательное сочинение Бекманна трудом его ученика Самюэля Ленца, жившего в Галле. Однако как раз «генеалогией и историей асканцев Бекманна следует пользоваться с осторожностью»[751]: Христиан Кнаут в своем ответе Бекманну подверг самой серьезной критике главным образом его генеалогию асканцев, и в этом с ним были согласны и позднейшие авторы ангальтской историографии. Однако для всех трудов XVIII века характерно, что цензура, функции которой выполнял весь княжеский дом, требовала, с одной стороны, показать в самом выгодном свете его современных представителей, а с другой – протянуть историю династии как можно глубже в древность[752]. «Ангальт – один из старейших княжеских домов Европы, происхождение которого некоторые относят к эпохе до Рождества Христова» – такими словами начиналась соответствующая статья во Всеобщем лексиконе Иоганна Генриха Цедлера 1732 года издания[753], по сравнению с которой генеалогические изыскания Екатерины II последних лет ее жизни значительно ближе к развивавшемуся в ту эпоху историзму.
